Первой держала на руках самое дорогое, что есть у человека!

«Доченька моя дорогая, если бы ты только знала, какое это чудо – пирожки с калиной, ничего-то, мне кажется, я и не ела вкуснее!», – часто в детстве говорила светловолосой девочке её мать, вместо сказки рассказывая той на ночь о Башкирии (так раньше называлась Республика Башкортостан).

Девочка засыпала, представляя себе бескрайние степи, бурные реки, горы и долины. Даже ветер, казалось, прилетал оттуда, что-то силясь сказать ей.

«Мама, а что же всё-таки такое эта твоя Башкирия?» – спросила девочка, повзрослев. «Это моя юность и моя любовь», – ответила мать тихо, но так отчётливо, что слова эти навсегда врезались в память. В мою память. Ибо той девочкой, что с восторгом и замиранием слушала в детстве эти истории, каждый раз предвкушая следующую, была я.

Более 15 лет нет моей дорогой мамочки на этом свете, а рассказ её всё не даёт покоя даже через годы. Только услышу «Башкортостан», сердце невольно начинает биться сильнее, настолько мне это дорого и кажется родным. И всё хочется попробовать эти пирожки и понять, в чём же их секрет?

Родилась моя мама Ольга Ивановна Аршан (в девичестве Картавая) в 1932 году на Брянщине, в деревне Макаричи Красногорского района, что расположился на самом краешке России. Район был отдалённый, люди жили обособленно, новости доходили с опозданием. Потом война. Оккупация. Освобождение. Многое пришлось пережить. Тяжёлый труд, школа – только восьмилетка. В среднюю – в ближайшее село Заборье – ходила за несколько километров. Весной и осенью шла босой, а ботиночки несла «за пазухой», как говорила, чтобы не истоптать. «Ноги красные от холода, а всё равно не обуваюсь», – вспоминала мама. Откуда в деревенской девочке появилась тяга к медицине, и сама не знала. Но однажды, уже получив профессию швеи, поняла: «Не то, не моё это» и поступила в Клинцовское медучилище на фельдшерско-акушерское отделение. Училась хорошо, поэтому оказали, как ей было сказано, честь – направили по распределению на работу в Башкирию – развивать медицину.

Родители её Анна Ефимовна и Иван Прокофьевич погоревали-погоревали, что так далеко  и неизвестно доподлинно, что за страна такая Башкирия, продали кой-что из хозяйства да и справили единственной дочке Олечке, невысокой, ладной, улыбчивой, первой певунье и танцорке, дорогущее по тем временам пальто – шерстяное, с каракулевым воротником: в чужие люди едет, чтоб в грязь лицом не ударила.

И вот железнодорожный вокзал в Клинцах. Пока ждала других девочек (добралась заранее, где на подводе, а где и на машине: от Макарич до Клинцов-то почти 90 километров), устала, жарко, решила пальто на забор повесить. Тут и поезд подошёл, подружки прибежали. Волнуются, что их ждёт впереди? Только в вагоне, когда поезд тронулся, поняла моя мамочка, что пальто осталось висеть на перроне… Так и поехала в Уфу «совсем раздетая», как часто потом сетовала мне бабушка.

После пересадки в Москве разговорилась с попутчиками, рассказала им о себе, те и посоветовали попроситься на работу в село Кугарчи. Там и амбулатория хорошая, местность красивая, и народ приветливый, многонациональный: башкиры, русские, татары.

В облздравотделе молодых специалистов уже ждали. Комиссия вызывала по одному. Дошла очередь до моей мамы. «А вас, девушка, мы направляем на работу в совхоз «Сакмарский», деревня фермы № 3». Мама только спросила: «А русские там есть?» «Конечно, есть», – ответили ей. Довольная, моя мамочка побежала по коридору и по пути, встретив какого-то мужчину, не зная, что это сам руководитель ведомства, задала тому вопрос: «А скажите, что такое деревня фермы № 3, меня туда на работу посылают?» Тот, видимо, пожалел её, потому что знал, что это самая настоящая глубинка, нет ни хорошей дороги, ни больницы поблизости, не с кем ей и посоветоваться будет, и сказал: «Иди-ка ты назад в комиссию да попросись в другое место». Она послушалась его, вернулась и решительно сказала, что на ферму №3 не поедет. В ответ на её смелость кто-то из членов комиссии предложил: «Если назовёшь, куда хочешь, тогда решение поменяем». И тут она, вспомнив разговор в поезде, не задумываясь, выпалила: «Хочу в Кугарчи». «Молодец, девочка, пусть тебе повезёт!» – сказали ей. Так моя мама оказалась в том месте, воспоминания о котором остались в её памяти на всю жизнь. Видно, это была судьба! В Кугарчах она проработала три года фельдшером-акушером. Многим детишкам помогла там появиться на свет! Я иногда ловлю себя на мысли, сколько же её «крестников» ходит сейчас по башкирской земле, тех, кого впервые взяла на руки совсем юная русская девушка.

«Коллектив нашей амбулатории был замечательный. И здесь дело совсем не в национальности, а в людях. Заведующий-доктор русский, медсёстры и русские, и башкирки. А какие труженицы санитарочки были! И весёлые! Как запоют песни, кто по-башкирски, а кто – по-татарски. Работали дружно», – вспоминала мама. Дружно помогли ей и с пальто, не оставили так в зиму. Как работалось? Помнила только хорошее: «На первых порах все меня подучивали, советовали. Потом пришла уверенность. Рожениц было много. Зимой и на санях мы их привозили. Приходилось по деревням ездить, забирать только что родивших. И на дому случалось принимать роды. А бывало так: река разольётся, не можем перебраться, у них и заночуем. Там я впервые и попробовала их пирожков особенных: с калиной, а ещё с черёмухой. Никогда не отпустят, не угостив. Какой же это удивительный народ! Радушный, чистосердечный, с потрясающим чувством собственного достоинства и уважения к другим. А в песнях его – удаль и затаённая грусть». Тут мама обычно замолкала, словно что-то вспоминая. «Я была там так счастлива! Ко мне все башкирские женщины и их мужья относились, будто я – хрустальная ваза. И это так было приятно – купаться в их любви и заботе», – с улыбкой говорила мама и в этот момент на глазах молодела, вновь превращаясь в ту Оленьку, что когда-то, робея, ступила на башкирскую землю.

Часто вспоминала мама и  первый самостоятельный приём. Тогда она в первый и последний раз в жизни нарушила служебную инструкцию. С утра очень волновалась, в сотый раз перебирая в памяти симптомы всех известных ей болезней и методы их лечения. Почему-то всё время в голову лезла фраза преподавателя по латыни, которого не одно поколение студентов ласково называло Хамомиллей (прим. автора: от латинского  «chamomilla» – ромашка): «Вы, Картавая, не торопитесь так, поспокойней, действуйте по инструкции …». И вот она, сдерживающая нервную дрожь, за тысячи километров от родного медучилища должна применить полученные знания. Открылась дверь. Вошёл высокий молодой башкир. Как она потом поняла, – не менее взволнованный, чем моя мамочка. И состоялся примерно такой диалог:

– На что жалуетесь?

– Вот палец болит.

– Присаживайтесь, посмотрим.

– Да я постою!

От смущения мама не стала, как того требовала инструкция, усаживать отнекивающегося пациента, немногим старше её самой, но почти в два раза выше и крупнее, и начала вскрывать ему нарыв. К её ужасу пациент в обмороке грохнулся на пол, а мама на всю жизнь получила хороший урок… Потом он всем нахваливал её лёгкую руку, а мамочка моя только неловко краснела и мысленно благодарила его за то, что никому ничего не рассказал. Этот же пациент стал и самым активным помощником при заготовке дров для их амбулатории.

Заготовка дров… Это была отдельная тема, как говорила мама, и всегда с неизменным восторгом. Просить никого не надо было: ребята-комсомольцы собирались и дружно, с шутками-прибаутками, работали как один.

Маме так понравились Кугарчи, что она уже подумывала там остаться. Да и парни на неё заглядывались. Особенно был настойчив молодой инженер лесхоза. Завораживала местная природа. Привыкшая к равнинам средней полосы, мама была очарована горными пейзажами Башкирии. Исходила все окрестности в округе: навещала больных и любила очень собирать грибы и ягоды, на которые богата башкирская земля, как и брянская.

Обожала местные речки. Сохранилась фотография, где мама на реке Сурень, с надписью моему будущему отцу: «Пете от Оли. Это Кугарчи. Вот какая у нас природа. Перед купанием мою танкетки, а Клава торопит меня в кино. Это речка Сурень. Здесь много рыбы. Это тоже часть Кугарчей. 25.07.57 г.»

А ещё мне всегда нравилась фотография, на которой мама запечатлена поздней осенью. А надпись говорит сама за себя: «Осень. 1956 год. Идя в Умбетово по работе».

Молодёжь в селе была весёлая и дружная, так что скучать не приходилось. Часто ходили в кино, гуляли по берегам рек. Полюбила местные праздники, особенно Сабантуй. Люди постарше – приветливые, незлобливые, а какие трудолюбивые, и говорить излишне. Замечательный народ! И климат ей подходил. А то, что Зианчуринский район – самый отдалённый в республике, для мамы не имело ровно никакого значения. Главное, ей было там хорошо и всё стало родным: и село, и райцентр Исянгулово, и люди. Коллектив – вообще одна семья!

Но тут тяжело заболела моя бабушка, и маме пришлось вернуться на Брянщину. Но память об удивительном месте, где она была очень счастлива, навсегда осталась в её сердце. Почему мне её рассказы запали в душу, так бередят её, словно я сама, своими глазами всё это видела, не знаю. Может потому, что там, в Башкортостане, осталась часть маминой души, её сердца, её улыбки. В тех местах, где прошло её становление, в тех мальчиках и девочках, что появились на свет благодаря ей, в тех людях, которых она полюбила так искренне, что любовь эту пронесла через всю жизнь и передала мне. Да так, что я, когда вижу башкир, тоже испытываю необъяснимое чувство родства и узнавания.

Моя мамочка по возвращении домой почти 40 лет проработала в Красногорской районной больнице в роддоме акушеркой. Приняла роды не у одной тысячи женщин. Некоторые из них в честь неё называли дочерей. Она первой держала на руках самое дорогое, что есть у человека, – его дитя. Мама, мне кажется, как никто, понимала, как прекрасна человеческая жизнь, но и как одновременно хрупка. Ценить её, любить людей, уважать обычаи и культуру других народов, жить со всеми в согласии – всё это она завещала мне, а я оставлю своим детям. Не на этом ли и держится мир?