Проект брянской газеты «Красногорская жизнь» «Истоки»

Какие были люди!

Дорогие читатели! В сегодняшнем выпуске целевой полосы «Истоки» мы заканчиваем публикацию воспоминаний нашей землячки, известного брянского учёного-филолога Екатерины Петровны Гарбузовой, к сожалению, ныне покойной. Они переносят нас в её суровую юность – 1943 – 1945 годы, когда она, девятнадцатилетняя, была назначена в родной деревне Палужской Рудне директором школы, которой по сути и не было во время военного лихолетья, потом поступила в Новозыбковский педагогический институт, выбрав профессию учителя русского языка и литературы.

Было приятно узнать, что предыдущая публикация, в том числе и о ней, в номере газеты от 9 февраля 2024 года на нашем сайте и в соцсетях олучила очень тёплые отклики. В тех своих воспоминаниях о земляках Екатерина Петровна пишет о них, восклицая: «Вот такие были люди! Какие характеры!» С полным правом это можно сказать и о ней самой!

Елена СЕВРЮК, главный редактор.

«Жить непросто, но выход всегда есть, надо только не сдаваться»

Три кило гвоздей

Мне старичок один подсказал, как из печной сажи и керосина чернила делать. Неплохие получались чернила. А до этого мы соком свеклы писали, но сок, правда, быстро выцветал. Было несколько учебников на всю школу, так что первый год больше на слух учили и учились. Зиму пережили, перетерпели. А во второй год по разнарядке школе стали давать карандаши, тетрадки. Я два года, до лета 45-го, отработала директором, и ни одной комиссии в школе за это время не было, и в Красной Горе начальства было немного, — некому было проверять. А потом, думаю, было заметно, что мы даже в этих невозможных условиях работаем по совести. К председателю райисполкома Кондратову, бывшему партизану, я взялась активно ходить с лета 44-го года. Приду что-нибудь для школы просить, ну и плачу.

Мы пятистенок для школы купили в соседнем селе. Перенесли с помощью колхоза, надо лавки делать, козлы – вместо парт, а у нас ни одного гвоздя нет, да и вообще ничего нет. И вот наревусь я у Кондратова, он не вытерпит и даст записку в коммунальную контору – выдать три кило гвоздей или в среднюю школу – передать нам для первоклашек несколько школьных парт. Так в два приема нам десять настоящих парт досталось. Счастье!

С лета 44-го я просила Кондратова отпустить меня в Новозыбков учиться, а у него ответ был один: вернутся фронтовики, тогда и поедешь. Они по одному только в июне 45-го стали возвращаться, а нам пришлось еще целый год пережить.

Единственный выговор

Свой единственный в жизни выговор, и тот без занесения в учетную карточку, я получила от райкома комсомола за то, что школа весной 44-го года не уложилась в указанные сроки посевной кампании. Школе отвели поле, которое мы должны были засеять, а потом собрать урожай. Но ведь и посевного зерна у нас не было. Мы ходили с тележкой по селу и просили, кто сколько зерна даст на общее поле, хоть несколько килограммов. И вот одна женщина отдала два мешка ячменя, у нее мужа убили на фронте за месяц до этого.

Лошадей не было, и пахали мы на коровах. Идешь и тащишь ее на веревке, чтобы шла в борозде, а за ней другая женщина, с плугом. Кто поет, кто плачет.

Мои университеты

В Новозыбков на учебу меня райком отпустил летом 45-го года. Как раз бывший директор школы с фронта вернулся, и, между прочим, неувечный, нераненый – редкий случай.

Моя учёба в Новозыбкове была серьезным испытанием. Помню, поразили меня ставни и запоры на окнах, у нас в деревне этого не было. По ночам мы ходили, ломали заборы на дрова: очень страдали от холода в общежитии. Но, что хорошо, студентам карточки давали – 500 граммов хлеба в день на человека и еще пшена немного, а другой еды не было. Староста группы получал буханки и сам резал после занятий. На рынке такая буханка стоила 90 рублей. Так мы придумали. День-другой потерпишь, сама себе норму урежешь, а потом идёшь на рынок и меняешь хлеб на кусочек сала.

На каникулы мы отправлялись домой, чтобы хоть каких-то продуктов привезти. И обычно от Новозыбкова до Клинцов пешком, иногда удавалось тайком на буфер товарного вагона прицепиться. А заснёшь, упала на рельсы – и конец.

Между прочим, я ещё в юности для себя уяснила, что жить непросто, но выход всегда есть, надо только не сдаваться.

Однажды зимой с подругой мы пешком этот путь в два приёма, а это километров восемьдесят, и одолели. Когда мать меня увидела, то обратно одну не отпустила, отправила с младшим братом. Снег выпал, я в лаптях и онучах, он санки с картошкой тащит. Кстати, лапти – очень удобная обувка, легкая, правда, для сухой погоды. А тут – мокрый снег. Не знаю как, но прошли с братом полсотни километров и в Верещаках попросились на ночлег, в первую же избу. Нас пустили. Ноги мои промокли, синие, опухли, верёвки в ноги впились, не чувствую я ног. И тут хозяйка, чужой человек, кинулась мне ноги распаривать, тряпки мои сушить. Думаю, спасла нас эта женщина, а я и имени её не помню. За ночь мы отогрелись, обсушились и дальше отправились. И дошли.

Журнал «Точка!», №2, 2013 год.