Души прекрасные порывы красногорских авторов Брянщины

Деревня милая, Морозовка моя!

Ох, как же мне порой обидно за тебя:

Вся утопала в зелени, садах,

Берёзах, липах, в вековых вязах.

По счёту было сто дворов и хат,

Из каждой хаты шёл служить солдат.

Шли всем селом их с песней провожать.

Девчата обещали: «Будем ждать!»

Прощались у красавицы сосны,

Что отделилась от сестёр своих лесных

И одиноко множество веков

Росла меж Чубуков и Лотаков…

Я не забуду тех девчат и тех ребят,

С которыми пасли гусей, утят.

Напрыгавшись, набегавшись в жару,

Купались в Рыжаковом мы виру.

В деревне было два стада коров.

И в каждом стаде – пятьдесят голов.

Когда их выгоняли на заре,

Играл рожок призывно на дворе.

То Савка с Гришкою бурёнок собирая.

Неспешно шли по улице, играя.

И на призывный музыкальный зов

Хозяйки выпускали всех коров.

Мне всё знакомо: и болота, и поля,

Ведь бригадиром полеводства была я.

Верхом скакала на буланом я коне…

Всего лет восемнадцать было мне.

Всех помню: трактористов, шоферов,

Доярок и совхозных пастухов…

Все работяги, просто высший класс…

Жаль, многие ушли уже от нас.

Я часто вижу яркий луг во сне.

Как будто еду на буланом я коне,

Мой конь распрягся – жуткая беда.

Он убежал неведомо куда…

Лариса Кожемяко.

Вокруг желтеет, сохнет, опадает.

Смиренно всё готовится к зиме.

Лишь хризантемы издали коснулись

И тихо, мило улыбнулись мне.

Как хороши вы, поздние цветы, —

Последняя любовь — крепки и свежи,

Хоть осень плачет во дворе дождём,

Вы в моем сердце разбудили нежность.

Богаче роз вы для меня сейчас,

Милей подснежника в саду весною.

Как царственно величественны вы

Своей единственностью, строгой красотою.

Наряд ваш всё живое привлекает.

Тепло и жизнь все ощущают в нем.

Вот пчелка запоздалая спешит к вам,

Надеясь на радушный ваш прием.

И холод осени вас больше не тревожит,

И вроде вам с зимою не встречаться.

Вы подаете добрый мне пример —

До дней последних жизни улыбаться.

Спасибо вам, осенние цветы!

Напомнили мне молодость и счастье.

Я, как и вы, перед зимой своей

Забуду неизбежное ненастье.

Нина Малявко.

По утрам топились печки

И хозяйки шли к колодцу,

В неглубокой тихой речке

Плавилось к обеду солнце.

Разбегались муравьями

В школу, садик, на работу,

С дочками и сыновьями

Ларневцы вплоть по субботу.

Журавли колодцев гордо

На одной ноге стояли,

Хоть по статусу не лорды,

Гордо шеи выпрямляли.

И в столицах-заграницах

В памяти статьёй отдельной

Может тот журавль явиться,

Просто так, совсем бесцельно.

Деревянных мшистых срубов

Глубина была манящей,

А теперь водичка в трубах,

Но колодезная слаще.

А ещё росли опёнки

По углам сырых колодцев,

Капли вниз срывались звонко,

Капли, что не знали солнца.

Мы на спинах журавлиных

Даже иногда катались,

— Шеи, мол, свернёте, спины, —

Взрослые на нас ругались.

И на Варкином болоте,

Обжигаясь о крапиву,

Гигиеной не заботясь,

Отъедались поздней сливой.

В сентябре стекались к школе

В школьной форме и ботинках…

Мне знакомая до боли

В памяти стоит картинка.

Качало нас детство на тёплой ладошке,

Глазастая мальва росла под окошком,

Припудрены улицы летние пылью,

Мы жизни не знали и счастливы были.

По бархатной пыли ногами босыми,

Расчерчена память дождями косыми,

Играли в лапту, выбивалу и прятки,

Спешили во взрослую жизнь без оглядки.

Черника в лесу и малина лесная,

Что горькие ягоды есть, мы не знали.

Картошка в углях, у костра посиделки

И лист лопуха, что служил нам тарелкой.

На лавочке вечером пел нам Серёга

Про жизнь короля, чудо-юдо и бога.

Майских жуков мельтешенье и шорох.

Детство должно было кончиться скоро.

Купание на обмелевшей плотине…

Камень никто в наше детство не кинет.

Вернуть не вернёшь, только вспомнишь с улыбкой,

Как солнце ныряло в реке, словно рыбка.

Дружили, влюблялись и ссорились тоже,

Нет дружбы ценней, и любви нет дороже

Той, первой, предательством не замутнённой…

Шумят ли ещё нашей юности клёны?

Нелли Гришина.

Отрывок из рассказа «Сенокос»

Летняя ночь ещё властвовала над сонным посёлком Дубрежка, притихшими полями и лугами, окружающими его – было около четырёх часов. Сон людей и природы в этот момент был самым желанным, лёгким и сладким. Однако признаки начинающегося нового дня уже были налицо. Небо на востоке нежно заалело, осветлённая нижняя кромка его ширилась и поднималась из-за горизонта. Крики петухов, особенно голосистые у опоздавших подать первыми сигнал на очередной перекличке и теперь старавшихся изо всех сил, разнеслись по деревне. Рано проснувшиеся птицы, вливаясь в природный хоровод естественных звуков, повседневным чириканьем и   счастливым щебетаньем друг с другом восхваляли дарованную благость очередного дня…

Подводы с мужиками, женщинами и даже подростками медленно потянулись из деревни, направляясь на дальние луга, где стояла созревшая, вся в соку и цветах, с первыми уже засыхающими листочками и соцветиями трава.

Ранние тонкие, оранжево-золотистые лучи солнца брызнули из-за горизонта, придав небосводу праздничную окраску и оживив его. Тяжёлые капли росы, собранные на листьях травы и чашечках луговых цветов, радужно засверкали, как алмазы, разбросанные по живому цветному ковру. Прохладные, они холодили ноги, но мягкое тепло набиравших силу лучей приятно ласкало тело. Тонкий краешек розового солнца, перечёркнутый у горизонта изящным, продолговатым и узким облаком, задорно искрился, разбрасывая острые, прижатые к земле лучи.

Косари с колеблющимися косами на плечах, полотна которых мерцали, отражая блики, степенно разбредались по участкам луга.

Вжик… вжик – весёлое пение кос дополнило птичий перезвон и жужжание пчёл, уже стоявших над широким простором луга, вобравшего в себя пойму небольшой речки, участок болотины, поросль ольховника и березняка.

Михаил Поленок.